В час, когда отделяли пшено от плевел
Век открыл глаза. Шелохнулась Морла, разодрав болото на два рифта.
Острым шилом мне забивали в горло высверки готического шрифта.
Кольца охватили мои запястья, а во рту - кислющие медяки.
Так, без покаяния и причастья, воле и течению вопреки
я попал на берег могучей Леты, самой милосердной из горних рек.
Слышите шуршание бересклета? Это я. Силенциум. Имярек.
Видите надорванные страницы? Чуете паленое от сердец?
Чувствуете, надо остановиться? Это я - призвание.
Наконец
век опять приопускает веки. Год ложится пальцами к сентябрю.
Где-то в январе австралопитеки молятся кровавому алтарю,
в мае вестовые достали трубы, чтобы покрасивее умереть,
а я - в июле
крепко сжимаю зубы.
И кровь на вкус напоминает медь.
Арчет
Острым шилом мне забивали в горло высверки готического шрифта.
Кольца охватили мои запястья, а во рту - кислющие медяки.
Так, без покаяния и причастья, воле и течению вопреки
я попал на берег могучей Леты, самой милосердной из горних рек.
Слышите шуршание бересклета? Это я. Силенциум. Имярек.
Видите надорванные страницы? Чуете паленое от сердец?
Чувствуете, надо остановиться? Это я - призвание.
Наконец
век опять приопускает веки. Год ложится пальцами к сентябрю.
Где-то в январе австралопитеки молятся кровавому алтарю,
в мае вестовые достали трубы, чтобы покрасивее умереть,
а я - в июле
крепко сжимаю зубы.
И кровь на вкус напоминает медь.
Арчет