Я в своей прозорливости начинаю подозревать молодого человека в страшном пороке - Поэзии; и если он действительно заражён этой болезнью лентяев, то для государственной карьеры он безнадёжен. Коль скоро он предался рифмоплётству, на нём, как на полезном члене общества нужно поставить крест - actum est*.
За яблоневою дверцей, за стареньким фонарём храните обмылки сердца, последний радушный дом. Покуда снаружи худо, внутри — весна и покой. Сидите в шкафу, покуда снаружи — сорок второй. Живите, как королевы, домашний чтите уют, покуда дочери Евы пилотки и раны шьют. Живите вдали от дома, как гордые короли, пока сыновья Адама летят под команду "пли" за край, к золотому небу, к сиреневым берегам, уходят в сырую небыль, в неведомый край и там становятся барсуками, волшебной цветной мошкой, народом, верящим в камень, осиной, дубком, ольхой и прочей разумной флорой. Всем тем, что укроет вас, когда разбомбили город, и мама уже мертва.
как ни странно но рыбы умеют кричать. у них в голове аквариум метр на пять конечно мало можно и больше желать но им хватает по течению плыть и тихо мечтать что бы было с кем быть что бы было кого ждать.
В новом доме безумно холодно - оттого непослушные пальцы, Оттого мои письма вышиты тонкой нитью раскосых строк, В них зеркальность высокой точности, потому, как от солнца зайцы, От меня сквозь пространство падает "ты навечно один" о'clock.
Я пишу, хоть писать не хочется, просто так непременно нужно, Чтобы ярче была иллюзия постучавшего в дверь тебя - Так весна у порога топчется каждым мартом феврально-вьюжным, Предлагая тепло бесплатное, как и сотни живых ребят.
Я стараюсь поверить в лучшее, я стараюсь поверить в то, что Происходит со мной сейчас, и... Лишь потому, что один твой вид, Даже образ, изъятый в памяти, расставляет над "i" все точки. Только в мыслях письмо останется и, согрея меня, сгорит.
Бернард пишет Эстер: «У меня есть семья и дом. Я веду, и я сроду не был никем ведом. По утрам я гуляю с Джесс, по ночам я пью ром со льдом. Но когда я вижу тебя – я даже дышу с трудом».
Бернард пишет Эстер: «У меня возле дома пруд, Дети ходят туда купаться, но чаще врут, Что купаться; я видел все - Сингапур, Бейрут, От исландских фьордов до сомалийских руд, Но умру, если у меня тебя отберут».
Бернард пишет: «Доход, финансы и аудит, Джип с водителем, из колонок поет Эдит, Скидка тридцать процентов в любимом баре, Но наливают всегда в кредит, А ты смотришь – и словно Бог мне в глаза глядит».
Бернард пишет «Мне сорок восемь, как прочим светским плешивым львам, Я вспоминаю, кто я, по визе, паспорту и правам, Ядерный могильник, водой затопленный котлован, Подчиненных, как кегли, считаю по головам – Но вот если слова – это тоже деньги, То ты мне не по словам».
«Моя девочка, ты красивая, как банши. Ты пришла мне сказать: умрешь, но пока дыши, Только не пиши мне, Эстер, пожалуйста, не пиши. Никакой души ведь не хватит, Усталой моей души».
Вера Полозкова
Эстер пишет Бернарду: «У тебя есть семья и дом. Жена, ребятишки, собака, ямайский ром. И тебе просто нравится, как я делаю это ртом Где-то между ланчем и аэропортом»
Эстер пишет Бернарду: «Помню, где ты живешь. Они были в отпуске, мы приезжали. И пруд хорош. На фотографиях младший особенно на тебя похож. А ты без меня, конечно же, не умрешь. Это ложь, Бернард, это тоже ложь».
Эстер пишет: «Прости, но меня не повесишь в шкаф, Не поставишь в гараж и никак не внесешь в устав. Я могу любить, но по-честному, не украв. И еще – ты помнишь - терпеть не могу Пиаф».
Эстер пишет: «Банши – это только ночной кошмар, А ты любишь меня в кредит, как привычный бар. Говорят, что любовь это счастье и Божий дар. Так за что мы наказаны ей, Бернард?»
у него - дожди, собака, незаконченный институт. коленки в ссадинах и друзья, что все время врут. ну и она - серебряный цепкий спрут. та, которую не извлекут и не отберут. она живет в его теле, ныряя в него, как в пруд.
он орет: - вали из меня, из моих глаз, из моих ушей. я же слишком хил, чтобы выгнать тебя взашей. ты для меня картинка на вираже, что-то вроде давно проигранного "уже". но когда я вижу тебя - мне дышать тяжелей
ты затопила меня. до сочного злого хруста. я чую тебя - ком в горле, кровавый сгусток. слышишь меня? уйди. у меня здесь пусто - я думал "всплыву, выберусь и спасусь", но ты такая красивая. что от этого даже грустно.
кулаками в стену - стиснув зубы и сгоряча. он, наверно, не разу в жизни так не кричал - она точно ведьма - надо звать палача. а что он - а он сидит на полу, шепча: - почему, черт возьми я сгораю, словно свеча когда ты, усмехаясь, гладишь меня по плечам?
у него - друзья, дожди, картинки и виражи у него - собака, шрам и необходимость жить. она приходит, он нервно просит ее "валить" - она улыбается. тихое: - нет, прости. я умру, если дам себя отпустить. у него дрожат руки - я умру, если дашь себя отпустить
Ты пьешь холодную кока-колу, пуская трубочкой пузыри. А завтра снова переться в школу. Еще уроки часа на три. Мешок одежды на физкультуру, - и старшеклассницы в стиле "ню"... Ты, в общем, любишь литературу. Литературу, не болтовню.
Садиться снова за эту парту - как будто чайка на провода. И если всё нанести на карту, то ты на ней - иногда вода. Тебя немного, на небе тучи, кругом пустыня и мудаки. Теки. Стихи наизусть заучивай. Все переменится. Дотеки.
Ты знаешь, я побывал воронами всех цветов и любых эпох, бывал на тронах и перед тронами, и как-то выжил, и не подох. И трое сила, и даже двое, пойми, что главное - не кровать. Один и в поле, наверно, воин, - но за кого ему воевать?
Ищи второго. Ищи вторую. Ищи - как первого. Будет срок. Единорог - это даже в сбруе уже свободный единорог.
Еще подумай, кому ты веришь. Во что, и, главное, почему. Кого спасаешь, кого подстрелишь, кому суму, а кому тюрьму.
Иди. Туда, где горит надежда. пусть очерняет тебя молва, перебирая твою одежду, и поведение, и слова, тебя третируя до порога, пытаясь переиначить суть, но важного не бывает много:
Хочешь делить с ним победы и поражения? Значит, узлом завяжись, тренируй волю. Амулеты мои снимая с его шеи, чувствуй их тяжесть приятную, тонкое жжение; помни, что где бы вы ни были – вас не двое.
Полюби его, чтобы соседи стучали и шкалил счётчик, отнеси на площадь любовь свою развесистую, как знамя. "Мой, он мой" - повторяй это чаще, артикулируй чётче, только в каждом его поцелуе - десяток моих пощёчин, в каждой случайной фразе - десяток моих признаний.
Не смотри, не вари для меня отворотных зелий, со стволами не стой до рассвета, не жди вора. Стань с ним пеплом, упади в землю, прорасти семенем, расцвети, принеси плоды, поделись со всеми, -
"Погляди – с востока струится тьма, у луны на лбу проступает крест, Все моря и горы сошли с ума, ощутив нужду в перемене мест, Воздух режет горло острей ножа, в животе шевелится скользкий спрут. Но еще не поздно унять пожар, успокоить бурю, отсрочить суд,
Прекратить ветров погребальный вой, заменить вулканы на дым печей... Смехотворна плата: убей того, кто сегодня спит на твоем плече. Он - палач и плаха, скудель беды, преисподний выкормыш, адский стяг, Кровь и гной наполнят его следы... Хоть чуть-чуть промедлишь - и будет так!
Две печати сняты, осталось пять, рыжий конь гарцует у райских врат. Воды рек вот-вот обратятся вспять, и на землю рухнут огонь и град, Третий ангел держит у губ мундштук, и звезда Полынь на весу дрожит… Почему же ты не разнимешь рук? Отпусти, ему все равно не жить!
Отчего ты щуришься, хмуришь бровь, побелевший рот превращая в шрам? Да какая, к дьяволу, тут любовь, если небо треснет сейчас по швам, Если чаши гнева уже кипят, для господней жатвы наточен серп? Ты ведь знаешь цену: твой младший брат - или все. Ты слышишь? Под корень - все!
Ну, решай скорее. Шуршит песок, растирая в пыль горизонта нить..."
Ты легко целуешь чужой висок - осторожно, чтобы не разбудить.
Ты спроси меня, если хочется, Что я знаю о самом главном, Я скажу тогда: "Жизнь не кончится Ни в тебе, ни во мне ни в ком, Лучше поздно, чем слишком рано, Осознать бесконечность маны И понять, что души бессмертие - Обязательно и легко".
Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес, Оттого что лес — моя колыбель, и могила — лес, Оттого что я на земле стою — лишь одной ногой, Оттого что я тебе спою — как никто другой.
Я тебя отвоюю у всех времён, у всех ночей, У всех золотых знамён, у всех мечей, Я ключи закину и псов прогоню с крыльца — Оттого что в земной ночи я вернее пса.
Я тебя отвоюю у всех других — у той, одной, Ты не будешь ничей жених, я — ничьей женой, И в последнем споре возьму тебя — замолчи! — У того, с которым Иаков стоял в ночи.
Но пока тебе не скрещу на груди персты — О проклятие! — у тебя остаешься — ты: Два крыла твои, нацеленные в эфир, — Оттого что мир — твоя колыбель, и могила — мир!
Все, что есть в обозримом будущем – снято нашим настоящим в режиме нервного напряженья. Я плохой сценарист, и я знаю, что будет дальше. И от этого тяжелей принимать решенье. Остается следить, в иллюзию объектива погружая детали, которые станут тканью наших чувств, что теряют резкость и перспективу, - остается следить за взглядами и руками, сохранять названия улиц, припевы песен, попытаться запомнить запах, утратить запах… Очень сложно держаться вместе, держаться, если нас давно разделили с тобой на восток и запад. Нас с тобой нанесли на карту и стерли с карты – на одной параллели два города-побратима. Я опять начинаю работать архивом кадров. Верный признак того, что осень необратима.
Наша жизнь замыкается в двойственном "Я люблю", Без права возврата слова обретают силу. Ты послушай, в груди у меня запустив салют, Уверен, что сможешь не сжечь себя этим, милый?
Раньше воины были смелее, вступая в бой. Сейчас же - умнее? Ты гордо заходишь с тыла. Видно это судьба. И начертано нам судьбой Сражаться за то, что меж нами когда-то было.
Ты - стратег, а я - тактик. Отличным был наш союз, Но "был" в отношениях вновь ключевое слово. Наша жизнь замыкается в рок и горчащий блюз... Замкнулась. К оружию, сударь. Опять ли? Снова.
- ты понимаешь, что ты во сне, когда ты спишь? - да. - а ладони свои можешь увидеть? - нет. - а я вот научился. - я думаю, что когда ты летишь по небу, не важно, как выглядят твои ладони.
Я напишу тебе о том, что видел звезды, много-много.
О самом главном и простом. О том, что кончена дорога, о том, как я сижу один, читаю сказки и журналы, хлещу дурной абрикотин с лицом обиженной коалы. Мечтаю много, мало ем, меняю лампочки на свечи, гляжу кино про Вифлеем и ожидаю нашей встречи.
Я напишу, что ты ушла, и в мире стало одиноко, кругом сиреневый кишлак, кругом пустыня Ориноко, пустые льды, морское дно, пустые шхеры Даугавпилса, и удивляет лишь одно - что я еще не удавился.
Я видел много тишины. Но тут она ползет под кожу. Я слышал много вышины. Но тут она спасти не может. Я не желаю темноты. Она меня - десятикратно.
Послушай, солнце, где же ты? Я очень жду тебя. Обратно.